"Наша Маша" Пантелеева

[molnija25]

Давным-давно прочла эту историю в жж naritsyna. Сохранила себе ссылку, подумав, что потом найду слова и у себя процитирую, но слов так и не нашла (( Просто - сама история впечатляет, как четко и жутко зафиксирована, фактически, хроника трагедии. В общем, про ребенка и школу, лучше не читайте, если вас такое триггерит.

Обещанное - про Машу Пантелееву
Ещё в Питере я, вдохновившись посещением "пантелеевских мест" – дом на Малой Посадской и Дивенский садик – написала пост об этом посещении, косвенно упомянув родительский дневник Пантелеева "наша Маша" и судьбу самой Маши: увы, трагическую.

В комментариях под тем постом было много гипотез о том, почему так произошло с Машей. Я сама, грешная, скорее склонялась к мысли, что Пантелеев вольно или невольно повлиял на дочь своей контаминированной цензурой, особенно учитывая то, что в "Нашей Маше" много раз упоминаются проблемы воспитания дочери: ей запрещалось проявлять свои желания, говорить "хочу" и "не хочу" (в частности, не хочу есть то-то), а также прямо или косвенно запрещалось иметь собственность: свои игрушки или разные лесные находки ее чуть ли не обязывали раздавать другим детям или пришедшим в гости родственникам.

Но – тут я, простите, настаиваю – это не вина ее родителей. Это их большая беда, как отца, так и матери. Пантелеев во вступлении к дневнику пишет про "антисценарий" собственной жены, когда та задолго до их брака и рождения Маши шла по Ленинграду и увидела капризничающую в магазине игрушек пятилетнюю девочку. Будущая мама Маши, по словам ее мужа, внутренне содрогнулась и дала себе обещание: если у неё будет ребёнок, она приложит все усилия, чтобы НЕ воспитать "такое вот чудовище".

Но как НЕ воспитать – увы, информации не было. Только искоренять – иногда с внутренним страхом – все "хочу" ребёнка. И тут, извините за невольный горький каламбур, этого ребёнка вылили вместе с водой.

А второе – не иметь собственности, не быть "жадной", раздавать своё другим – это, увы, последствия революционного советского воспитания: когда частная собственность – зло, богатство – зло, и самое страшное слово - "моё".

Однако это были те моменты, которых в воспитании, наверное, не избежал в том или ином виде ни один советский (и даже постсоветский) ребёнок. Хотеть нельзя, что дали – то и ешь, надо делиться, ничего твоего здесь нет, и так далее (так что Маше ещё повезло в какой-то мере, ей хотя бы терпеливо объясняли, как могли – почему нельзя и почему надо). И поэтому чем больше читаю об этом, тем больше крепнет во мне ощущение – психолога, педагога и матери, - что болезнь Маши и ранняя ее смерть не были результатом родительского воспитания. Машу скорее всего сломала Система.

Как раз после того питерского поста я пошла гуглить ещё материалы - и нагуглила электронную копию изданной переписки Пантелеева с Лидией Чуковской. Удобство электронной копии в том, что можно поиском по тексту взять интересующий контент, и я быстро пробежалась по местам, где упоминалась Маша.
Да уж, в концентрированном виде это дало куда больший эффект, чем могло дать, читай я эту переписку всю подряд!

Я сделала подборку цитат, такую же концентрированную. Предлагаю ее вашему вниманию и изучению.

***

Маше 4 года

август 1960 г.
Пантелеев – Чуковской:

У нас все в порядке. Машке во благо пребывание в здешних местах, хотя здесь и не слишком сухо. Ведь мы живем не в самой Луге, а в пяти автобусных остановках от нее.
К сожалению, подруг у Машки нет. В тылу у нас находится так называемая Офицерская Деревня. Одна из офицерских жен, медсестра, делает мне уколы, и мы с Машкой по вечерам ходим туда. (В этой деревне огромное множество маленьких детей, много хорошеньких девочек, но, по моим беглым наблюдениям, все это сплошная Настенька (из моего рассказика того же названия).
Вообще страшновато туда водить Машку. Взять хотя бы дом, где мы бываем. Выше-средняя зажиточность и потрясающее убожество быта, совершенно классическая бездарность, безвкусица его. Все как из фельетона вылезло. Маленькое шишкинское «Утро в лесу», гипсовый мопс, купидоны в пионерских галстуках, кружевные накидки, думки, рамочки из ракушек. Почти вся эта публика побывала в Европе (в ГДР, Румынии, Чехословакии), но вывезли они оттуда — только самое пошлое.
Машка тянется к детям, но я… я, вероятно, совершаю ошибку за ошибкой, ограждая ее от той среды, в которую ее рано или поздно неизбежно втянет жизнь.

Маше 6 лет

Апрель 1963 г.
Пантелеев – Чуковской:

У Анны Андреевны я был один раз. Ведь Вы знаете мою дурацкую застенчивость. Но я хотел, чтобы Машка услышала знакомые ей стихи из уст Ахматовой. А. А. прочла ей «Смуглый отрок»…


Маше 7 лет

3 сентября 1963 г.
Пантелеев – Чуковской:

Сегодня второй день Машка — школьница.
Радуемся ли мы? Нет, не радуемся.
Учительница, к которой попала Маша и которую нам очень хвалили, — милая, симпатичная, молодая (ей лет 25–27), может быть, умнее других, но — в первый же день она огорошила нас. Правда, еще раньше огорошила нас какая-то мымра, кандидат наук, пишущая докторскую диссертацию и восседающая в Машкином классе. После урока она подошла к нам во дворе и, обнимая Машку, сказала в нос:
— Великолепно! Великолепно! Как она читала «Демона»!..
Мы опешили.
— Простите… она «Демона» не знает.
— Ну, я не знаю… Она так чюдно произносила слово «демон»!
Подошла и учительница.
— Н-да. Она у вас немножко с вывихом. Читала какую-то «Деву».
Я не сразу понял, что, когда Машке предложили прочесть какое-нибудь стихотворение, она выбрала почему-то «Урну с водой уронив»…
— Правда, не по теме, — сказала учительница. — Но — ничего.
Тема была, как выяснилось, действительно, совсем другая — космонавты. А тут какая-то Дева.
Мы приуныли. Но куда податься?

Сентябрь 1963
Чуковская - Пантелееву:

Получила Ваше письмецо о первых Машенькиных школьных подвигах. И смешно и грустно. Человеческое дитя среди гиппопотамов…
Будьте здоровы и пишите мне дальше о школьнице и школе. (Говорят, когда Солженицыну, который долго был в Рязани учителем математики, предложили написать рассказ о школе, он ответил:
— Его нельзя было бы напечатать. Это пострашнее, чем «Один день».)

16 сентября 1963 г.
Пантелеев – Чуковской:

О Машке не спрашивайте. Пока что ее школа для меня не иссякающий источник огорчений. Солженицын, конечно, преувеличивает, но если принять во внимание слабые плечи семилетнего человечка — то может быть, он и прав. Соотносительно к плечам — это груз непомерный.


Маше 8 лет

Сентябрь 1964 г.
Пантелеев – Чуковской:

Машка занимается ежедневно. Она у нас способностями не блещет (особенно трудно дается ей арифметика), а если и есть у нее талант — то актерский, артистический. Недавно она в присутствии Е. В. Юнгер [советская актриса, народная артистка РСФСР – М.Н.]изображала кутящих в кафе эстонок, и Е. В. нашла, что она «очень талантлива». Это слегка смягчило страдания родительского самолюбия, которые (родители), конечно, огорчаются, видя Машкину тупость в точных науках.

Ноябрь 1964 г.
Чуковская – Пантелееву:

Будем надеяться, что Машенькины нелады с арифметикой — случайность. Иначе в школе ей будет очень тяжело. В мое время мне прощали мои неуды по математике за «хоры» и «отл» по истории и литературе. В наше время ей не догадаются ничего простить — даже за актерские способности.

Январь 1965 г.
Чуковская – Пантелееву:

Поразила меня Машенькина карточка, которую Вы прислали К. И.[Чуковскому – М.Н.] Удивительное лицо, нежное, одухотворенное. Кажется, будто она смотрит не только глазами, а и щекой, и всем лицом — Вы заметили это?


Маше 9 лет

Август 1965 г.
Пантелеев – Чуковской:
У Маши всегда имеются новые номера. Без обновления репертуара она обойтись не может. Пока что она заменяет театр (мне лично вполне заменяет) своим родителям. Талант у нее комедийный. Бывает — смеемся так, что штукатурка на головы падает. Последнее время стала изображать своих сверстников, ребят. Чудесно читает деревянным голосом стихи (копирует одну свою одноклассницу-провинциалку).

Октябрь 1965 г.
…устройство Маши в новую («спец», немецкую) школу. Трудная ассимиляция ее.


Маше 10 лет

Декабрь 1966 г.
Пантелеев – Чуковской:

Маша — более или менее здорова, то есть на ногах, ходит в школу, несет наложенное на нее обществом и родителями бремя.


Маше 11 лет

Август 196 г.
Пантелеев – Чуковской:

Машкин день рождения мы отметили в Литве, в Каунасе, в несколько даже фантастической обстановке: в доме настоящей баронессы, эмигрантки, которая в свои 86 лет сохранила ясную голову 50-летнего человека, много читает, следит за эфиром, увлекается по телевизору футболом и в то же время на каждом шагу говорит что-нибудь вроде:
— Покойный государь совершил ошибку, когда позволил…
— Эту икону мне подарил князь Трубецкой…
В годы войны эта необыкновенная женщина и ее две дочери прятали у себя в доме, в подвале, еврейских девушек и детей, бежавших из гетто…
Впрочем, всеми этими яркими впечатлениями в письме не поделишься.

Сентябрь 1967
Пантелеев – Чуковской:

Маша учится в V классе.
Школа — ужасная. Классный руководитель — профессиональная пионервожатая, которой вдруг поручили преподавать историю. Арифметика, по-прежнему ненавистная и непонятная, вдруг стала не самым неприятным предметом.


Маше 15 лет

Январь 1971 г.
Пантелеев – Чуковской:

Мы в Комарове. Отдых идет не в отдых и работа не в работу — прежде всего из-за Машки. У нее высокое давление, она переутомлена зверски, ей рекомендован «академический отпуск». Это значит, что осенью она пойдет опять в 8-й класс. Она не хочет. И я на ее месте, может быть, не захотел бы. Но в таких случаях решать должны родители и — врачи. А врачи предсказывают, что к апрелю она не выдержит, расхворается, свалится…

Январь 1971 г.
Пантелеев – Чуковской:

Вот какая пауза!
Все из-за Машки.
Часто вспоминаю Вас, Ваш добрый совет восьмилетней давности: не спешить, не отдавать Машку в школу. Ведь она на год моложе почти всех своих одноклассников!

Январь 1971 г.
Чуковская – Пантелееву:

Милый друг, с Машенькой все не может стать хорошо. Ведь ясно же, даже мне, не врачу и издали, что ей нужен глубокий отдых: воздух и сон, сон и воздух и не более 1–2 часов ученья в день. Сначала ей будет обидно «отстать», а потом появятся другие интересы и, главное, появится другой ритм жизни, который ее и спасет.
Знаете, мне когда-то вдова Макаренко рассказала об одном его выступлении. Он сказал:
«Вот мы все выдумываем системы воспитания: так надо воспитывать, этак… А на самом деле у родителей и воспитателей одна задача: сохранить к 18 годам нервную систему ребенка в целости и невредимости. Жизнь положит ему на плечи такой груз, что нервы понадобятся целенькие; а мы их в клочки рвем с малых лет».

Февраль 1971 г.
Пантелеев – Чуковской:

Давно не писал Вам, не ответил Вам, не поблагодарил Вас за добрые слова и добрые советы относительно Маши.
Мы так было и поступили: согласились и с Вами, и с врачами, взяли академический отпуск до конца учебного года. Но сделано это было против воли Маши. А она, получив свободу, целый месяц плакала и просилась — да, да! — просилась в школу. И вот уже две недели ходит в этот страшный зверинец. Учиться ей, конечно, легче не стало, — наоборот, она отстала от класса. Но что ж поделаешь! ей нужна среда, сверстники… Она хоть и белая ворона, а все-таки ворона и ее тянет к другим воронам.

Май 1971 г.
Пантелеев – Чуковской:

Сейчас у меня очень тревожные дни. Мы сделали большую ошибку, когда позволили Маше вернуться в школу, не воспользовались отпуском. Ее спровоцировали, уговорили вернуться. Боялись, что она уйдет из школы, перейдет в другую, и будет скандал. А потом стали делать все, чтобы она не смогла учиться, провалилась на экзаменах. Страшно выписывать на бумаге эти слова, но это так. Вы не представляете, какой это черносотенный вертеп, как люто ненавидят там интеллигентов. Тоже страшно. Ведь ШКОЛА!
Врачи дали Маше освобождение от экзаменов (у нее гипертония и плохо с глазами). Бумагу эту не приняли: опоздали, мол! Хотят, чтобы она шла на экзамены, а там ее провалят — так предсказывают доброжелатели.

Май 1971 г.
Чуковская – Пантелееву:

Да, и это Школа…
Я чуть не плакала, читая Ваше письмо. Жалко Машеньку, жалко Элико [Элико Семеновна Кашия-Пантелеева, мать Маши – М.Н.] и Вас, жалко — детей.
Герцен когда-то по другому поводу писал:
«Что же вы, анафемы, сделали изо всех усилий наших…»

Июнь 1971 г.
Пантелеев – Чуковской:

Машка сдала немецкий на «5», с утра до глубокой ночи сидит над математикой и мечтает сдать ее на тройку.


Маше 16 лет

Сентябрь 1971 г.
Пантелеев – Чуковской:

Машу, которая 25-го августа очень хорошо сдала алгебру, не приняли в 9-й класс ее школы. «Из-за отсутствия мест», — как было сказано в резолюции завуча.
Вся эта история — не для письма, длинная очень.
Секретарь школьной парторганизации, женщина типа Мишкевича, сказала Элико:
— Вам не нравилась наша школа, ну вот — пусть и учится теперь в другой.
Машу устроили в другую. Но она — не ест, не пьет, с утра до ночи плачет. Ей жаль школу, жаль немецкого и других языков, ради которых она до сих пор так мужественно все претерпевала. Мы не знаем, что делать. Боимся за нее. Для нее это был первый в жизни, и такой крепкий, удар. Ведь она так старательно работала все лето — за счет здоровья, отдыха, сна, нервов.

Сентябрь 1971 г.
Пантелеев – Чуковской:

Спасибо, Лидочка, за утешительные слова. Письмо Ваше я читал вслух — в присутствии Маши.
Школа, куда она перевелась, вряд ли хуже той, откуда ей пришлось уйти. Но за те 12 дней, что нас не было в Питере, школе вдруг «придали другой профиль»: из радиотехнической она стала торговой, т. е. готовит магазинных продавцов… Опять же, как Вы понимаете, это не совсем то, к чему стремилась наша дочка. А дело это ставится всерьез: прибавили три лишних урока: счетоводство и еще что-то. Два раза в неделю практическая работа в магазине. Где уж тут изучать дома языки?

Октябрь 1971 г.
Пантелеев – Чуковской:

Все упирается в Машу. Стоит не только упомянуть, но только подумать об академическом отпуске, как на глазах ее навертываются слезы.
Сегодня она училась в школе только два часа. Остальное время торговала в магазине, в бакалейном отделе. Вернулась бледная, измученная, с серыми губами и — в белом колпаке и кителе.
Впечатления дня?
Очень трудно взвешивать вермишель.

Май 1972 г.
Пантелеев – Чуковской:

Я в Комарове до 28-го мая. До этого же приблизительно времени Маша учится. Потом месяц — в магазине (в колбасном отделе, куда она уже твердо определена).


Маше 17 лет

Август 1973 г.
Пантелеев – Чуковской:

Мы уговорили Машу не пытаться в этом году поступать в вуз. Ей надо серьезно полечиться, набраться сил. Да и пробелов в ее образовании после десятилетней школьной каторги — немало. Ничего страшного в этом нашем решении, мне кажется, нет. Ведь вчера Машке исполнилось всего 17 лет.

Апрель 1974 г.
Пантелеев – Чуковской:

У нас опять волнения: Маша готовится в институт. Но вряд ли ее допустят к экзаменам. Талант у нее признают, но требуют от нее того, чего природа нашей дочке не дала: голоса, слуха, умения танцевать.
«Закон есть закон». Программа есть программа.


Маше 18 лет

Август 1975 г.
Пантелеев – Чуковской:

…был погружен в работу, в болезни и, главное, в тревогу за Машу. Как Вы знаете, она передумала, отказалась от мысли поступать в Театральный, подала заявление в Педагогический, Герценовский. Все четыре экзамена, к моему удивлению, сдала на пятерки, но только на днях стало известно, что ее приняли в институт (могли и не принять: конкурс огромный, а у нее школьный аттестат — ниже пятерки).


Маше 20 лет

Апрель 1977 г.
Пантелеев – Чуковской:

Вот уже — сколько и не знаю, — много дней прошло с тех пор, как мы распрощались с Вами на Фонтанке. Радуюсь, что повидал Вас, огорчен, что не мог проводить: в эти часы мы — у Маши.
Уже больше 8 месяцев она в клинике!
Нужно ли говорить, как мы чувствуем себя!


Маше 21 год

Август 1977 г.
Пантелеев – Чуковской:

Маше, слава Богу, чуть-чуть получше. Теперь ей назначили другие препараты.


Сентябрь 1977 г.
Пантелеев – Чуковской:

Машу отпускают лишь на побывку — на 2–3, а бывает и на 4 дня. Читает немного. Но стихи — каждый день и помногу. И просит новых.
Только сейчас я понял, как много зла сделала в Машиной судьбе школа. Она очень хорошо читает «Крестьянский грех» Некрасова. Но недавно призналась:
— Все-таки они занудливые, эти стихи.
Да, тенденция, которую всячески подчеркивали школьные учебники и школьная программа, — лезет для нее на первое место в этой прекрасной балладе.
Читает и второсортных и третьесортных поэтов. Но когда читает, скажем, Огарева, радуюсь, что это те стихи, которые любил Бунин (во вкусе ведь Вы ему не откажете).

Ноябрь 1977 г.
Пантелеев – Чуковской:

Машу на праздники отпустили домой. Третьего дня у них в клинике был октябрьский вечер, ее просили читать стихи. Я посоветовал прочитать 4 главки из «12» Блока. Но она передумала и читала другое: Цветаеву («Генералам 1812 года»), Ходасевича, Пастернака, Ахматову, Киплинга, Мандельштама, Гете и Гейне по-немецки. А блоковское прочла «Поздней осенью из гавани»…

Январь 1978 г.
Чуковская - Пантелееву:

Володя [В.И. Глоцер, литератор, о неприятном характере которого шла речь – М.Н.] — не Пантелеев, прямого писательского дара у него нет. Но он литератор с головы до ног; он — библиограф; он — историк литературы; он — исследователь; он — человек большого вкуса; он редактор отличный (испытала на себе). Вот Машенька не реализовалась и заболела. Ведь за те 20 лет, что я его знаю, он тоже не реализовался — заболеешь.


Маше 22 года

Март 1979 г.
Пантелеев – Чуковской:

Много времени уходит на Машу, на занятия с нею, на подбор материалов (и даже составление некоторых текстов). Она каждый день несколько часов занимается. Это — важно: не дать угаснуть работе ума и души. Но, разумеется, никакого насилия, нажима.
Стихи она вдруг стала читать и заучивать с меньшим удовольствием. И я не настаиваю. Уходит и вновь возвращается желание слушать музыку. Читаю я сейчас Р. Роллана о Бетховене: чтобы решить — давать ли Маше? Вообще-то она стала еще более инфантильной, чем прежде.


Маше 24 года

Июль 1981 г.
Пантелеев – Чуковской:

У меня к Вам просьба, Лидочка. Если увидите Д. С. Самойлова (или будете писать ему), напомните, пожалуйста, что он посвятил Маше стихи «Дуэт для скрипки и альта». С пьяных глаз он мог и забыть, небось. Если бы это касалось меня, мне бы и в голову не пришло просить о таком напоминании. Но Маша — больная, у нее мало радостей в жизни, она очень обрадовалась обещанному посвящению. И если вдруг увидит стихи без посвящения или посвященные другому — огорчится, это будет для нее новым маленьким стрессом.

Декабрь 1981 г.
Пантелеев – Чуковской:

Маша, слава Богу, вышла из состояния полной прострации, ничегонеделания, в каком она пребывала без малого год. По своей охоте читает каждый день Чехова, Бунина, что-то немецкое. В остальном перемен нет.


Маше 28 лет

Февраль 1985 г.
Пантелеев – Чуковской:

Очень давно не писал Вам. Не мог. Было худо и с Машей и со мной. Одно с другим связано.
Дня четыре назад снова стал вопрос о госпитализации Маши. Она этого не знает. Все вокруг, включая Александру Ивановну, говорят — нужно. И, мол, прежде всего для меня. Себя я, видите ли, должен пожалеть, поберечь — ради той же Маши. А я уже четыре ночи не сплю.
Этот вопрос ставился и при жизни Элико. [мать Маши умерла в 1983 году - М.Н.] Ответ у нее был один:
— Только через мой труп.
Мы оба знали, какой травмой, каким ужасом оказалось для Маши пребывание в бехтеревском институте. Пишу это и не знаю, зачем. Сердце сжимается.

Июнь 1985 г.
Пантелеев – Чуковской:

Вечность не писал Вам, совсем выбился из колеи. Последние полгода, если не больше, Маша мучилась беспрерывно и мучила меня.
5-го июня ее увезли в больницу. К моему удивлению (и радости, конечно), она спокойно отнеслась к перемене места. В больнице в первый же день вышла на прогулку (дома 5 с лишним лет отказывалась выйти даже во двор).
Дома пусто. На душе совсем тоскливо. Но, дай Бог, эта госпитализация пойдет Маше на пользу.


Маше 29 лет

Апрель 1986 г.
Пантелеев – Чуковской:

Маша стала читать, радуюсь этому. Читала стихи (Баратынского, японские хокку), перечитала «Анну Каренину», читала Бекетову о Блоке, Шиллера, сейчас читает Диккенса…


Маше 30 лет

Июнь 1987 г.
Пантелеев – Чуковской:
Уже месяц я хвораю. Желудок. Давно уговаривали лечь в больницу. Сейчас требуют, чтобы ложился незамедлительно.
Ложусь без страха, но с тоской на сердце — жалко бедную Машу. И в любом случае не закончу к сроку работу.

...Это было последнее письмо Лидии Корнеевне от Алексея Ивановича. 9 июля 1987 года Пантелеев скончался. Маша пережила отца на три года.


***


Я, когда это прочла всё, долго сидела ошарашенная. И никак не могла понять, что же мне эта школьная эпопея напоминает? Хотя бы местами?
А потом поняла.
Нашу собственную дочь и ее школьные проблемы. В частности, ее ЕГЭ.

Извините за личное отступление, но до 8 класса Елена была твёрдой хорошисткой, ей было интересно учиться, и когда мы приходили в школу на дни открытых дверей, учителя удивлялись: а вы зачем пришли? У вас все в порядке!
А потом началась свистопляска с ГИА. Жученье, дрюченье, невротизированные учителя, которых как подменили, "вы все бестолочи и ничего не сдадите" и т.п.
Да, мы все вместе вывернулись. Елена преодолела и экстернат, и чёртов ЕГЭ, и колледж, сейчас она самостоятельный человек, работает, но травматические ощущения от той Системы остались до сих пор.
И это учитывая то, что у неё "в тылу" были родители, нескромно сказать, подкованные, образованные, опытные, которые научили ее чему могли относительно взаимодействия со стандартной иерархией.

А у Маши этого – не было. Маша была личностью очень творческой: сензитивной, артистической, размышляющей и наблюдающей. Судя по пантелеевскому дневнику, у неё был живой ум, развитое воображение, лабильная психика. И – не самое стандартное, я бы сказала – не самое советское воспитание. Несмотря на то, что отец её всю жизнь готовил (возможно, неосознанно) к тому, что нельзя вслух говорить "хочу" и "моё".
Надо ещё было и думать стандартно. Читать стандартные стихи, дружить со стандартными детьми, слушаться стандартных учителей (и вообще не раздражать их своими нестандартными подходами).
Не удивительно, что Маша сломалась. А ее отец вряд ли мог ей чем-то помочь, особенно после смерти жены.
Л.Чуковская, кстати, написала Д.Самойлову о Маше еще в 1978 году: "Сейчас никакие возможности выступить на телевиденье уже не спасут ее. М.б., через годы, если выздоровеет, а сейчас это несчастный запуганный зверек. Какие выступления! Она боится людей, не может одна пройти по улице..."

Хотя – не могу не добавить еще цитату: из книги Пантелеева "Верую":
"Маша училась на первом курсе Герценовского института, когда после вирусного гриппа у нее началось нейроинфекционное заболевание. Полтора года она провела в нервнопсихиатрической клинике..."
Так что, возможно, всё дело вообще только в соматике. Может быть. Хотя если взять так же плотно цитаты ещё из этой книги - может, будет видно и еще многое.

Через несколько недель, 4 августа, день памяти Маши: ей исполнилось бы 60 лет. Шестьдесят! Сейчас можно только грустно рассуждать о том, какой бы она выросла, если бы ей удалось пройти через эту системную стандартизацию. Я не говорю – пройти без травм. Хотя бы как-то пройти!
Но – не удалось. К большому, глубокому сожалению.

© naritsyna, отсюда