Доклад на пленарном. заседании 15-й Международной конференции {'Пси-
хоанализ, литература, искусство», Санкт-Петербург. 4 июня 199Sr Текст дан
по Психоаналитический вестник. — 1999. — №1 (7). — С. 162-176
Даниэл Ранкур-Лаферьер «Крейцерова соната».... Одним из наиболее примечательных убеждений Толстого, которое не разделяли другие русские писатели, Достоевский, Чехов. Пастернак, Солженицын, является его ярко выраженное враждебное отношение к сексу. В 1888 г. Толстой решил, что люди не должны больше заниматься половой любовью. Позднее Толстой признавался, что его самого «ужаснул» этот вывод. И все же весь остаток жизни он был искренне убежден в превосходстве полового воздержания. Завсегдатай борделей в молодости, отец троих законнорожденных летей и по меньшей мере двоих детей от связи с крестьянкой до свадьбы. Толстой вдруг высокомерно заявил, что было бы хорошо, если бы люди прекратили рожать детей. Этот «неутомимый блудник», как в одном из писем Максиму Горькому он сам называет себя в молодости, отрекся от существенной части собственной личности и человечества в целом.
Что же послужило причиной этого отречения? Оно не было литературным фактом, однако мир узнал о нем благодаря выходу в свет литературного произведения, озаглавленного «Крейперова соната» (1889). Речь идет не о религиозном убеждении в чистом виде, хотя Толстой подкрепляет свои тезисы цитатами из Библии. Отречение Толстого от секса было скорее частью его личной жизни, самоограничением, соответствующим состоянию его души в тот момент.
Отвращение Толстого к сексу было делом личным, а именно такие личные вопросы являются наиболее подходящим объектом психоаналитического исследования. Сверх того, в данном случае личная проблема заявила о себе в особых временных рамках и получила литературное воплощение в конкретном сжатом произведении. Таким образом, мы можем определить конкретную тему, подходящую для психоаналитического исследования.
читать дальше
Прежде всего обратимся к документальным свидетельствам женоненавистничества Толстого. Толстой выражал свое враждебное отношение к женщинам часто и по разному поводу. В сугубо мужских компаниях он предпочитал поминать женщин грубой бранью. Любое упоминание о «женском вопросе» неизменно вызывало у него раздражение. В 1856 г. на собрании петербургских литераторов Толстой с негодованием отозвался о Жорж Санд. заявив, что ее героинь следовало бы привязать к телеге и с позором провести по улицам Петербурга. По разным поводам и в разные периоды жизни, начиная с юности и заканчивая старостью. Толстой вполне открыто выражал свое женоненавистничество. Приведу подборку цитат:
«Жениться на юной барышне значит принять на себя весь яд цивилизации».
«...женщины большей частью столь дурны, что едва ли существует разница между хорошей и дурной женщиной».
«Воспринимать женское общество как неизбежное зло общественной жизни и избегать его по мере возможности. Ибо от кого же мы учимся сладострастию, изнеженности, легкомысленности во всем и множеству других пороков, если не от женщин? Кто ответствен за то. что мы теряем такие заложенные в нас чувства, как мужество, твердость, благоразумие, чистоту и так далее, если не женщины?»
«Женщины восприимчивее мужчин и в целомудренные годы были лучше, чем мы: но теперь в этом развратном и порочном возрасте они хуже нас».
«Все было бы хорошо, если бы только они (женщины) были на своем месте, то есть смиренны».
«За семьдесят лет мое мнение о женщинах опускалось все ниже и ниже, и оно все еще продолжает опускаться. Женский вопрос! Как же не быть женскому вопросу! Но он совсем не о том, как женщинам начать управлять жизнью, а о том. как им прекратить ее разрушать».
«Если я читаю письмо и вижу под ним женскую подпись, оно меня больше не интересует».
... Некоторые из этих инвектив возникают в контексте размышлений Толстого о своей жене Соне. Похоже, женитьба только усилила его враждебное отношение к женщинам. Тема «Крейцеровой сонаты» — брак. Герой этого произведения ненавидит свою жену до такой степени, что убивает ее. Всю свою сознательную жизнь Толстой испытывал ненависть к телесной, сексуальной ипостаси женщины, однако, поскольку именно в этом шедевре происходит самое страшное, глубинная психологическая структура ненависти становится зримой.
На поверку Толстой ненавидит себя не меньше, чем женщин. Мазохистская агрессия, направленная на себя, сочетается с садистическими импульсами по отношению к женщинам. Не только женщины, но и мужчины, а значит, сам Толстой, должны хранить девственность. Не только женщины, но и мужчины заслуживают кары за свое сладострастие. Я полагаю, что женоненавистничество Толстого нельзя понять, не принимая во внимание его моральный мазохизм. Например, самоубийство Анны Карениной является в такой же мере литературным воплощением желания Толстого наложить на себя руки или покарать себя за свое сладострастие, как и его ненависти к женщине, изменившей мужу. В какой-то степени эта неизбежная двойственность берет начало в чувстве онтогенетического архаического смешения образа матери и своего собственного образа, которое испытывает младенец и которое обострилось в случае Толстого из-за того, что он очень рано лишился матери. Покарать постороннего или покарать себя самого, — эти понятия с легкостью смешиваются, когда образ собственной личности смешивается с образом матери или постороннего. Думается, мы нащупали корень проблемы.
Лев Толстой был навеки разлучен со своей матерью в день ее смерти 4 августа 1830 г. Марии Николаевне Волконской было тогда 30 лет, а сыну ее через несколько недель должно было исполниться два года. В своих незаконченных «Воспоминаниях» (1903-1906 гг.) Толстой признается, что не может вспомнить свою мать, однако сохранил в памяти нетронутым ее духовный облик: «Родился я и провел первое детство в деревне Ясной Поляне. Матери своей я совершенно не помню. Мне было 1/2 года, когда она скончалась. По странной случайности, не осталось ни одного ее портрета, так что как реальное физическое существо я не могу себе представить ее. Я отчасти рад этому, потому что в представлении моем о ней есть только ее духовный облик, и все, что я знаю о ней. все прекрасно, и я думаю — не оттого только, что все. говорившие мне про мою мать, старались говорить о ней только хорошее, но потому, что действительно в ней было очень много этого хорошего».
Потребность Толстого в идеализации своей матери здесь очевидна и объяснима. Согласно психоанализу, человек может вплоть до зрелого возраста идеализировать своих родителей. У Толстого были на то и вполне реальные основания, поскольку его мать действительно была образованной и весьма просвещенной женщиной для своей эпохи: помимо русского она владела французским, немецким, английским и итальянским, хорошо играла на фортепьяно, была большая мастерица рассказывать завлекательные сказки и т. д. Но для Толстого мать была не просто утонченной женщиной. В его восприятии она была воплощением возвышенного идеала, который все еще жил в его душе; столь возвышенного и столь живого, что в более поздние годы он даже обращал к ней свои молитвы:
«Она представлялась мне таким высоким, чистым, духовным существом, что часто в средний период моей жизни, во время борьбы с одолевавшими меня искушениями, я молился ее душе, прося ее помочь мне, и эта молитва всегда помогала мне».
В старости Толстой признавался, что все еще боготворит В старости Толстой признавался, что все еще боготворит свою мать. Летом 1908 г. он сказал своему биографу Н. Г. Молоствову, сдерживая слезы: «Я знаю только, что я поклоняюсь ей». Тринадцатого июня того же года он заносит в дневник: «Не могу без слез говорить о моей матери». Эта сентиментальность кажется несколько преувеличенной. Психоаналитик Николай Осипов со всем основанием указывает на «фиксацию Толстого на материнском имаго и тоску по ней». В известном смысле Толстой не вполне смирился с тем, что мать его умерла. В противном случае трудно объяснить эти слезы (спустя 70 лет после ее смерти). Да и вряд ли он стал бы молиться ей. не будь он уверен, что каким-то образом она все еще продолжает су шествовать. Суть не в том. что. говоря о ее «душе», он следовал определенным религиозным обычаям. Важно то, что он все еще ощущает ее присутствие, что для него она все еще жива.
Никогда Толстой не выражал столь сильные чувства к другим умершим членам семьи, к отцу или любимому старшему брату Николаю. Образ матери, которую он почти не помнит — это образ особый, по существу, святыня для Толстого. Однако я надеюсь доказать, что это лишь малая толика истины. Например. Толстой неверно определяет свой возраст на момент смерти матери: на самом деле ему было почти два, а не полтора года. Многие литературоведы, изучающие Толстого (имен их я не буду называть), повторили за ним эту ошибку. В действительности мать Толстого умерла в августе, в месяце его рождения. Странно, что Толстой не придавал никакого значения столь важному совпадению, учитывая нарциссический характер писателя.
Другая примечательная неточность словно лишает мать сексуальных черт. Согласно Толстому, его мать была первоначально помолвлена с сыном одного московского князя:
«Однако сближению этому не суждено было свершиться: жених моей матери. Лев Голицын, умер от горячки перед свадьбой, имя которого мне. 4-му сыну, дано в память этого Льва. Мне говорили, что маменька очень любила меня и называла: мон petir Benjamin. Думаю, что любовь к умершему жениху, именно вследствие того, что она кончилась смертью, была той поэтической любовью, которую девушки испытывают только один раз. Брак ее с моим отцом был устроен родными ее и моего отца. Она была богатая, уже не первой молодости, сирота, отец же был веселый, блестящий молодой человек, с именем и связями, но с очень расстроенным (до такой степени расстроенным, что отец даже отказался от наследства) моим дедом Толстым состоянием. Думаю. что мать любила моего отца, но больше как мужа и. главное. отца своих детей, но не была влюблена в него". Получается, что мать могла бы наслаждаться половой любовью с Львом Голицыным, но из-за его смерти вышла замуж за отца Толстого, с которым половая жизнь была, по всей видимости, лишь исполнением супружеского долга, а не наслаждением.
Весьма примечательно и утверждение Толстого, что его назвали именем того единственного человека, которого мать по-настоящему любила. В данном случае Толстой постфактум одерживает верх в эдиповом противостоянии с отцом, ведь тот не был первым избранником матери и при его моральной слабости походил на содержанку в мужском обличий. Однако, как указывает всезнающий Гусев, женихом матери мог быть скорее не Лев. а Николай Голицын, тезка отца и старшего брага Толстого.
...
Уклончивость в определении материнских чувств в этом и других случаях в конечном счете берет начало в простом факте: мать умерла и оставила его. Разве могла она дать ему достаточно любви, если умерла, когда он был совсем маленьким? Мог ли Толстой, тогда еще ребенок, только-только начинающий ходить, не почувствовать, что. отойдя в мир иной, мать бросила его. потому что он недостоин любви и внимания?
Плакать при всякой мысли о матери — для семидесятилетнего мужчины необычно. Она словно продолжала «обижать» его, как если бы он оставался все тем же легко ранимым «ревой», как называли его братья. Нарциссическая травма сохранилась. раны не затянулись. 10 марта 1906 г. стареющий Толстой записал на клочке бумаги следующие строки: «Целый день тупое, тоскливое состояние. К вечеру состояние это перешло в умиление — желание ласки — любви. Хотелось, как к детстве, прильнуть к любящему, жалеющему существу и умиленно плакать и быть утешаемым. Но кто такое существо. к которому я мог бы прильнуть так? Перебираю всех любимых мною людей — ни один не годится. К кому же прильнуть, Сделаться маленьким. — и к матери, как я представляю ее себе. Да. да. маменька, которую я никогда не называл еще не умея говорить. Да, она, высшее мое представление о чистой любви, но не холодной божеской, а земной, теплой, материнской. К этой тянулась моя лучшая, уставшая душа. Ты. маменька, ты приласкай меня. Все это безумно, но все это правда».
И впрямь безумно. Здесь Толстой признает свою психопатологию, называя ее своим обычным тоскливым состоянием (или прямо «тоской» — в дневниковой записи по этому поводу на следующий день). Но самым необычным в этом эпизоде представляется прямое обращение к матери — «маменька» — к настоящей «биологической» матери, а не к возвышенному идеалу, к которому он обращался с молитвами в молодости. Он называет ее так, как мог называть ее в детстве, ибо. несмотря на то что он утверждает прямо противоположное, трудно себе представить, что 23-месячный Толстой не обладал элементарными языковыми навыками. Только она, нежная и ласковая «маменька», может унять его душевную муку. Минуло не одно десятилетие, а он все так же тоскует по ней.
-
-
21.01.2009 в 01:00но банально и очевидно
-
-
21.01.2009 в 01:08